серия Русские сидят: тюрьмы советские
Следователь: Какова цель записей, которые вы вели на допросе?
Свидетель: Я не уверен, что ваш вопрос имеет отношение к делу.
Следователь: Но вы подтверждаете, что на допросе делали записи и пришли с готовыми записями?
Свидетель: Нет, не подтверждаю. Здесь возникла пауза, в течение которой мы с любопытством глядели друг на друга. Затем он начал говорить чепуху, мне стало жалко его, и я чистосердечно признался: "Не подтверждаю, поскольку это не соответствует моим интересам".
(Конец протокола второго допроса по делу А.Твердохлебова)
Вы вовсе не обязаны обсуждать со следователем текст своего ответа перед тем, как занести его в протокол, но можете это сделать, если желаете, например, узнать, какой вариант его устраивает меньше. Конечно, следователи попадаются разные, в том числе хитрые и очень хитрые. ... Но требования, предъявляемые ими к протоколу, всегда более или менее стандартные. И тут целиком можно положиться на восточную пословицу: "Выслушай жену и сделай наоборот". Но и этого мало. Вы, читатель, к сожалению, дилетант. А существует мнение, что только юридические знания позволяют угадывать намерения следователя... Все, о чем мы говорим сейчас, - обычные нормы морали, знание законов тут не при чем. Всякий взрослый и разумный человек регулирует свое поведение вовсе не законами, а обычной моралью. Если подумать, это не так уж мало. Скорее, наоборот. Не нужно излишне ослеплять себя лучами закона. Закон! Всегда ли понятно, что это такое? Вот вам пример: в Комментарии к УПК на стр. 172 написано, что в необходимых случаях разрешается учинить "личный обыск... с осмотром одежды и тела". Но если жертва "препятствует обыску", то он (обыск) "может быть произведен принудительно", хотя "при этом", как ни странно, "не должны допускаться действия, унижающие достоинство обвиняемого". Разумеется я ничего не понял. Да и надо ли понимать?
Опять он хитрит
Свидетель: Свои вопросы вы записываете в протокол. Почему мои вопросы вы не записываете в протокол?
Следователь: Что вы хотите конкретно?
Свидетель: Вы сказали, что сочувствуете обвиняемому. Поэтому я спросил: "Не мешает ли вам, как следователю, тот факт, что вы сочувствуете обвиняемому?" Вы почему-то не ответили.
(Из рассказов о допросе)
... Свидетель должен подписать каждую страницу протокола; следователь, получая его подпись на какой-нибудь странице, эту страницу прячет и больше не показывает. Следователь не пишет на первой странице название дела, но оставляет для него пустую строчку. Почему он так поступает? Вам нетрудно понять его конечную цель - она незамысловата. А если вы его ловите с поличным, свое мнение вы вправе записать в протоколе, поскольку обязаны говорить правду. К сожалению, только один из вас дал в этом подписку. Однако, следует быть осмотрительным и тактичным. И нет таких рецептов, коих надо придерживаться слепо. "Вы ведете себя абсолютно не в соответствии с собственными рецептами", - скажет мне следователь (когда-нибудь)."Наверное, "ловит", - подумаю я и скажу: "А почему вы уверены, что я автор этих рецептов?" - Так скажу я, пусть даже я автор этих рецептов. И это не будет ложью. Вообще, если говорить очень и очень серьезно, ложь - это прожорливый паразит на болезненном теле правды. Ложь всегда поедает правду. Вот от того, наверное, правда иногда так плохо выглядит.
Надо ли отказываться от показаний?
- Я был возмущен попыткой обмануть меня, поэтому чистосердечно признался, что презираю и его самого, и его дело.
Он спросил: "Означает ли это отказ от показаний?"
Я ответил: "Нет".
Но, к сожалению, потом он убедил меня отказаться от показаний.
(Из рассказов о допросе)
Известно, что санкции за отказ от показаний незначительны, но когда этим станут злоупотреблять, наказание может быть легко пересмотрено и окажется в конце концов более суровым. Ясно, таким образом, что злоупотреблять отказом от показаний не надо. С другой стороны, если отказываясь от дачи показаний, вы становитесь, с точки зрения следователя, "пособником преступления", и он угрожает вам, допустим, семью годами, то вы вправе не давать показания (разумеется, сито "Л"). Вы всегда имеете право отказаться от дачи показаний, если вам угрожают чем-либо, кроме санкции по ст. 182 УК (сито "Д"). Многие политические процессы последних лет вызвали протесты именно фактами нарушения закона. Зачастую суд обвиняя в клевете, не опровергал клеветы. Не допускается даже, что подсудимый, распространяя ложь, мог верить, что утверждает правду (т.е. факт заведомой лжи - как того требует закон - не устанавливался). Спрашивается, можно ли такие нарушения использовать как причину отказа от любых показаний по любым политическим делам вообще? Вопрос, конечно, трудный, но ответ простой - нельзя. Как вещь нехитрая, отказ от показаний имеет достаточное число горячих поклонников: "Что с ними, со сволочами, разговаривать?" А ведь то же самое может сказать следователь своему коллеге. Нет, заранее отказываться от показаний, пожалуй, глупо и в известном смысле - аморально. По существу - это означает отвергать закон. Человек, отвергающий закон, не способен защитить себя законом и в этом смысле он солидаризируется со своими врагами. Закон необходимо отстаивать. По всякому, но законно. Отказываться от этого нельзя. (Кроме того, следует обратить внимание также и на то, что ваши показания обязательно прочтет обвиняемый. Для него, сидящего в тюрьме, ваши слова - добрая весть с воли).
Побеседуем о проблемах моральных (вроде бы не относящееся к делу чтение)
- Вы предлагаете играть со следствием в игру.
- Да, наверное, это так выглядит. Но правила игры написаны нечетко, следовательно, каждый участник интерпретирует их по-своему. Побеждает та интерпретация, которая менее противоречива. Ну, а то, что один из двух называет свою интерпретацию правил нравственными принципам - это его дело.
(Из беседы автора с одним из читателей)
Листая какую-то книгу для следователя, я поначалу не придал значения приведенной ниже цитате. Впрочем, ничего особенного. Под паутиной скучного текста большая мудрость не лежала, судите сами: "Использование технических средств фиксации информации для хода результатов следственного действия не требует соблюдения тех процессуальных норм, которые регламентируют применение этих средств для процессуальной фиксации".
Нет, конечно, можно гораздо проще. Например: доктор физико-математических наук А. замечал, что в моменты, когда между ним и следователем возникали споры, обычно звонил телефон. Следователь не говорил по телефону, а только слушал. Зато потом он всякий раз существенно менял свою позицию в споре. Словом, создавалось впечатление, что допросом руководит "невидимка", которого следователь будто бы стеснялся. Можно бы считать это домыслом ученого, но, с другой стороны, многого-то мы действительно не знаем. Если ни с того, ни с сего, например, судья делает перерыв на 15 минут, мы только рады. А зачем ему перерыв на 15 минут, никого не интересует, забот и так по горло. Как-то именно в такие 15 минут я стоял в коридоре суда, размышляя над своим письмом по поводу некорректного поведения судьи. Рассматривалось дело о неосторожной езде на собственном автомобиле одного желающего уехать в Израиль. Уголовные обвинения вместо политических - не новая мода. Но тогда я думал над письмом, оно казалось мне очень важным. А что в действительности было важным, я не знал. - Запрещаю вам писать письмо, - сказал мне совсем не милиционер, а обвиняемый. Это, наверное, было самое важное, поэтому я с интересом спросил: "Почему?" "Мой процесс, я имею право вам запрещать", - ответил обвиняемый. Тут была, вероятно, какая-то логика, поскольку мудрые и добрые евреи, стоявшие рядом, сочувственно закивали: - Раз Витя против, писать не надо. Это его процесс. После перерыва в зал меня не пустили - на этот раз милиционеры. Они сказали: "Места нет!" Сзади кто-то сочувственно закричал: "Да ведь это его двоюродный брат! Двоюродный брат! Пустите его!" Но я не был двоюродным братом, и здесь мне не особенно хотелось им быть. То ли чувство брезгливости к вранью, то ли что-то другое, не знаю. Нет. Если он имеет право запрещать мне писать письмо у него на процессе, то я, по крайней мере, имею право не врать, где хочу? Ну, ладно. Я остался размышлять в коридоре. А в зале между тем шел допрос жены обвиняемого. Потерпевшая неубедительно поясняла, как ей предлагали взятку. Жена подсудимого (она же свидетельница по делу своего мужа) говорила более убедительно. Наверняка ей поверили больше. Но в какой-то момент она переборщила: - Я могу доказать, что не предлагала взятку. - Как? - изумился судья. - Все свои разговоры я записывала на магнитофон. Ничего не поделаешь: бедная женщина не понимала своего собственного цинизма. Почему такое случается и кто виноват, можно думать сколько угодно. Но от судьи, который до этого случая беспричинно кричал почти на каждого свидетеля, все ожидали какой-нибудь реакции. Наверное, что-то ему мешало. Возможно, что-то происходило в течение 15-минутного перерыва. Кто знает? Не был ли сам судья опутан теми же проводами, что и злосчастные супруги? Во всяком случае, я надеюсь, что в его доме среди множества разных и полезных книг нетрудно найти ту, из которой я выбрал приведенную в начале цитату.
Отстаивая право, пусть даже такое пустяковое и бесспорное, как право купить билет на самолет и лететь куда вздумается, тоже необходимо заранее определить нравственные рамки дозволенного. Они не должны расширяться ни для скорейшей победы, ни с учетом коварства противника... Нет, читатель, как только у вас окажется "достаточно" оснований считать Иванова "стукачом", мне будет неприятно с вами беседовать, тем более потому, что мы живем в стране, где в течение столетий миллионы людей уничтожались только по подозрению или, как теперь говорят, "по ошибке". Вспомните героев наших детских книг. Они публично клялись в том, что если изменят своим идеалам, то пусть их покарает рука их товарищей: то есть быстро, без суда. Вспомните, к чему приводит замена доказательств эмоциями. Нет, уверяю вас, к нам не станут засылать стукача - побоятся. Сколько нелепых, ужасных мер пришлось бы предпринять, если бы стал известен весь тот вздор, который говорится у многих из нас дома изо дня в день. Представьте, я, чудак, делю людей на две категории: симпатичных и несимпатичных. Однажды меня спросили: - А если станет известно, что симпатичный человек - стукач? - Я, разумеется, не поверю, - ответил я. - А если он сам вам признается? - Ну, тогда, по-видимому, он перестанет быть стукачом. Я не спорю. Дабы сохранить свою безопасность, любое общество вынуждено терпеть тех, кто бесстыдно подслушивает и подсматривает ради его пользы. Однако, утратив обычный стыд совсем, оно может утратить и свою безопасность, то есть стать опасным для самого себя. Наверно поэтому один человек в силах победить даже целое государство, если только он владеет оружием, которым государство еще или уже не владеет. Это оружие - не знание, не сила, а лишь мораль и культура. ...
Я тщетно ищу рукопись, чтобы сделать необходимые выписки для своей приятельницы. Я спрашиваю у своих друзей: А., Б., В., Г., Д. По-моему, в худшем случае, каждый должен ответить коротко: "У меня нет". Так нет же: А. ответил, что по словам Б, в его присутствии В., получивший рукопись от Г., передал ее Д. Возникает вопрос:, как культурно выразить большое чувство неудовольствия, которым я преисполнился? Рукопись не криминальна, все мы друг другу доверяем - это понятно, это известно. Но важно другое: по-моему, как бы мы ни доверяли, как бы ни было некриминально все, чем мы заняты, поступать следует по возможности так, чтобы на допросе каждый из нас имел максимальную возможность говорить правду.
А если это не допрос, а беседа?
Милиционер, сказавший: "Прошу вас, пройдемте", был настойчиво вежлив. Я объяснил, что просьбу его выполнить отказываюсь, а требованию подчиняюсь. А уж потом моя готовность ответить на любой вопрос сразу и письменно настолько всех смутила, что никто не понимал, куда меня следует деть.
(Из рассказов о задержании в 98 отд. милиции г. Москвы)
Про беседу ничего в законе не сказано. Воля ваша, не хотите - не беседуйте. Впрочем, обстоятельства иногда вынуждают. И кто знает, наверное, они вынуждают и вашего собеседника. Как ни странно, положение у вас обоих иногда бывает почти одинаково. Если он, допустим, упрекает вас в неоткровенности, вы вправе в неоткровенности упрекнуть его. Конечно, вы преспокойно беседовали бы "на равных", но боитесь неизвестных вам последствий. А каковы последствия? Где это узнать? Если иметь в виду эти невидимые последствия, то любую неформальную беседу лучше сделать формальной с помощью заявления или письма. Во всяком случае, в качестве ответа на любой вопрос уместно дать обдуманное письменное объяснение. Таким образом, вы пишите, во-первых, о тех предложениях или разъяснениях, которые вам сделаны (о том, как вы их поняли и от кого они исходили), во-вторых, о вашей реакции на эти предложения или разъяснения. Ниже приведены без комментариев два примера заявлений. Каждое из них в прошлом было связано с каким-то конкретным событием.
Первое заявление
Объяснительная записка. Такому-то от такого-то (строго конфиденциально, как вы сами просили)
Уважаемый Любим Иванович! Из беседы с вами 17 октября я понял, что вы определенно имеете информацию о моей виновности, непонятно только в чем. Действительно, некоторое время я занимался по системе йогов для улучшения здоровья. Не стану отрицать, что ходил в гости, но не более, чем к своим друзьям и знакомым, а потому не вижу в этом ничего предосудительного.
Любим Иванович! Нетрудно догадаться, что расследуя какое-то, непонятное мне преступление, вы выступаете не как представитель закона, а лишь в личном качестве, присваивая несвойственные вам функции. Я не очень разбираюсь в законах, простите, но, по-видимому, ваши действия подпадают под ст. 200 УК РСФСР: "Самоуправство" и еще ст. 171 УК РСФСР: "Превышение власти или служебных полномочий". Это, вероятно, все, что я хотел объяснить, Любим Иванович, по вашей, в сущности, просьбе...
Но, с другой стороны, я прошу впредь оградить меня, моих друзей, а главное, моих родителей от нелепых бесед с вами. Я же, если очень надо, всегда готов отвечать на любые вопросы, но только представителя закона, иначе, наверное, и быть не может.
Подпись. Дата.
Второе заявление
В компетентные органы. Такому-то от такого-то, проживающего.
Чистосердечное раскаяние
Полагая долгое время, что "каждый человек имеет право на свободу убеждений и на свободное выражение их", в настоящем заявлении я чистосердечно раскаиваюсь в том, что считал, будто это право включает "свободу беспрепятственно придерживаться своих убеждений, свободу искать, получать и распространять информацию и идеи любыми средствами и независимо от государственных границ"
Подпись. Дата.
Несколько советов в конце
Свидетель: А если бы рукопись, о которой вы спрашиваете, написал бы я, то должен бы я в этом признаться?
Следователь: Несомненно. Вы дали подписку об ответственности за дачу ложных показаний.
Свидетель: Ну а как же тогда право обвиняемого на защиту? Я же стану обвиняемым тогда?
Следователь: Вы в этом уверены? Свидетель: Конечно не уверен, поэтому и спрашиваю.
(Из рассказов о допросе)
Нет, я не знаю, что делать тем, кто слишком боится. В сущности, я вообще ничего особенного не знаю. Но я уверен, что вашу волю, читатель, исключительную волю отвечать на допросе как угодно, не сообразуясь ни с какими неожиданностями, ни с какими советами (даже теми, которые изложены выше) , никто и ничто не должно ограничивать.
Ничто абсолютно: ни заботы о близких, ни страх, ни желание узнать о чем-то, ничто кроме собственной совести. Надо быть просто самим собой - вот главный совет. Конечно, всякое бывает.
Допустим, вызывают на допрос в то время, когда у вас в кармане лежит виза и билет до Вены. Что делать?
Быстрее обменять билет, чтобы скорее улететь, и все время бояться, как бы в последний момент что-нибудь не стряслось? Наверное. И все-таки жаль. Мне будет очень жаль, когда кто-нибудь скажет, что вы "жид и потому трус".
И пусть вы уже уехали в Израиль и все происходящее здесь вас нисколько не волнует, вы никогда не вспомните об этой стране, никогда. Никогда? А ведь это и есть, наверное, ложь! Плохая страна - именно та, где только лишь думающих, что она плохая, сажают в тюрьму. А только почему плохую страну всегда любят больше, чем хорошую? Почему? Не знаю. Не обижайтесь, читатель.
Говоря о других, я в основном все-таки имею в виду самого себя. Но, по всей вероятности, я не счел бы возможным всегда поступать так, как советую другим. Кроме того, категорически не хочу, чтобы мои сентенции истолковывались как желание сделать из читателя большого жулика. И даже очень мелким жуликом я совершенно не советую быть. Наоборот.
Если вы звоните кому-нибудь, допустим, в Рим (в кредит) из квартиры, откуда все уже уехали, или звоните в учреждение, притворяясь кем-нибудь, или обманываете тех, кого "стоит" обманывать, то, я полагаю, само по себе это все-таки помешает вам на допросе, да и в жизни тоже. Считая себя партизаном в тылу врага, в конечном счете вы окажетесь партизаном в своем собственном тылу, поскольку не увидите границы между добром и злом.
Между прочим, рассказывают, когда Мандельштама привели первый раз на допрос, он всего лишь спросил: "А можно говорить правду?"...
- Я удивляюсь, почему они не могут всех нас разом уничтожить, - спросила моя приятельница, которая прочла все это. Я тоже этого не знаю.
Авторская неудача
Рукопись, как видит читатель, вышла довольно толстой. Она получилась бы тоньше - автор как раз думал, как ее сократить - но неожиданно автора пригласили на допрос. На этот раз пригласили не повесткой на дом (вручаемой, согласно ст. 155 УПК, под расписку), а телефонным звонком на работу. Понятно, автор (то есть я) тут же высказал надлежащее для подобного случая возмущение и пошел готовиться к допросу. О чем будут спрашивать - неизвестно. Абсолютно! Зато известно, что нужно спросить у следователя. Он нарушил ст.155. Почему? Его объяснения попытаюсь занести в протокол. Если будет возражать - остается, наверное, либо отказаться отвечать на какие-либо вопросы, либо отказаться подписывать предупреждение об ответственности по ст.181 и 182 УК.
Предупреждение об ответственности по ст.181 и 182 за все время меня просили подписать уже 12 раз. Два раза я сам об этом просил. Однако, не было ни одного случая, когда следователь без возражений и без искажений заносил бы в протокол все мои ответы.
Теперь, размышляя о том же самом в пятнадцатый раз, необходимо решить: могу ли я нести ответственность за свои показания, если уверен, что следователь станет мне мешать. А с другой стороны, полный отказ от показаний противоречит моим принципам. Как же быть? Посмотрим на месте. Кроме того, весьма вероятно, меня спросят, я ли автор такой-то рукописи (например, этой рукописи). Дважды уже спрашивали. В любом случае ответить нетрудно. Если рукопись содержит призыв к насилию, к неповиновению властям и законам, если она содержит клевету и подрывает существующий в Советском Союзе строй, то ее написал не я.
Хотя подождем ставить точку. Наверное, пришла пора на этот вопрос ответить более подробно, т.е. с указанием всех обстоятельств. Извольте.
Предположим, какого-то свидетеля вызвали на допрос в нарушение всего только одной ст.155 УПК. Свидетель потребовал объяснения в протоколе - следователь воспротивился. В результате оказались нарушенными, по крайней мере, ст.142 и 160. Далее свидетель приходит домой и с возмущением пишет обо всех обстоятельствах своего допроса. Через некоторое время его рукопись где-то изымают и снова зовут свидетеля на допрос. На этот раз он должен признать свое авторство для того, чтобы помочь следствию незаконно его же преследовать. Теперь нарушается основной принцип правосудия. Как свидетелю поступить? Что ответить?
И вот, допустим, мои рассуждения здесь прерывает читатель. Он не верит в правосудие.
"Был бы человек, - говорит он, - а дело найдется. Если твоему следователю прикажут, он либо обвинит тебя в убийстве, либо сам тебя убьет".
"Ты полагаешь, - отвечаю я, - мой следователь уже созрел настолько, чтобы не понимать, что его после выполнении приказа отправят "в расход"? И все во имя чего? Во имя того, чтобы сделать недавнее прошлое ближайшим будущим? А вот тот, кто отдает приказ, будет ли он жить в безопасности? Впрочем, пусть я не прав, пусть я говорю неубедительно, разве у нас есть выбор? Нет у нас выбора".
Такое впечатление, что у следователя много забот и много дел. А тут вдруг начальство просит для коллеги из города Одессы допросить меня по какому-то нудному делу об "антисоветской агитации". Понятно, что он толком не знает, в чем дело, и очень торопится. Насколько я понял, его очень устроило, если бы я вовсе не пришел. Вот несколько отрывков из нашего разговора. Я записал их по памяти.
Свидетель: Скажите, мы не помешаем вашему коллеге, который чем-то занят за соседним столом?
Следователь: Нет, не помешаем.
Свидетель:Хорошо. Тогда давайте мы eгo впишем в протокол. Он поможет нам на допросе.
Следователь: Нет. Он занят своим делом.
Свидетель: Хорошо. Тогда пойдемте в другую комнату, чтобы ему не мешать...
Следователь: А мы ему не мешаем, он уже скоро заканчивает...
Свидетель: Хорошо. Тогда давайте подождем.
Следователь: Образование высшее?
Свидетель: Какое образование?
Следователь: Ваше образование.
Свидетель: Разве допрос уже начался?
Следователь: Начался.
Свидетель: Допрос начинается не совсем так. Посмотрите ст. 158 УПК. И вообще, я не понял, почему вы нарушили ст.155 УПК.
Следователь: Что вы имеете в виду?
Свидетель: Я имею ввиду нарушение порядка вызова свидетеля на допрос. Вы звонили мне на работу. Зачем?
Следователь: Я имею право так поступать. У меня есть служебная инструкция.
Свидетель: А нет ли служебной инструкции, позволяющей нарушать другие статьи УПК?
Под конец несколько советов
Во-первых, посмотрите этот текст еще раз и постарайтесь уяснить все то, что считаете главным. У вас могут возникнуть и собственные идеи. Подумаем, есть ли в них нужда? Обычно полагают, что в каких-то критических ситуациях вовсе нетрудно обратиться к юристу. Совет юриста не избавляет вас от необходимости подумать, посмотреть закон, понять его цель и смысл. Впрочем, если жизнь не научила вас быть самому себе врачом и электромонтером, то вы, по крайней мере, должны понять, что "немножечко стать" самому себе адвокатом вы просто должны.
Ведь согласно закону именно в крайней, в тяжелой ситуации услуги адвоката будут недоступны для вас. (По нововому УК РФ вы имеете право на защиту с момента задержания - прим. редакции "Карты"). Это вовсе не означает, что потребуется изучать какие-то толму. Далее ситуация, допустим, несколько раз повторяется. В конце концов, если даже сстые книги по законодательству. Нет. Требуются не столько знания, сколько ориентир. Если вы - честный человек, вам не обязательно знать законодательство. Важно лишь научиться его понимать и ориентироваться. Ваша "тактика", конечно, зависит от обстоятельств. В идеальном случае она должна выглядеть примерно так. Сначала вы сопротивляетесь нажиму, выставляя доводы, основанные на законе и здравом смысле. Затем вы уступаете нажиледователь и приходит к тому, к чему стремился, у него в результате получается нуль, добытый путем не совсем приличным.
Во-вторых, почти в каждом важном вопросе следователя, каким бы oн ни был - добрым или страшным - живет нечто противоестественное, а именно - едва заметное утверждение. А ведь следователь должен спрашивать, а не утверждать. Заметьте, это "ахиллесова пята" следователя, и он ее тщательно прячет. Как? Он пытается свои утверждения сделать вашими или общими (под видом всеобщих). Не говоря прямо и откровенно, он осторожно советует, напоминает, дает понять...
Если дело - "липа", ему все больше и больше приходится объяснять, вместо того чтобы спрашивать. И свидетелю не остается ничего иного, как спрашивать. Тем более, если оппонент уже перешел от наводящих вопросов к наводящим советам. Все, как видите, чудесным образом меняется. Свидетель начинает выступать как следователь, следователь становится на место свидетеля... Вот тут-то возникшая ситуация морального и тактического преимущества дает повод воспользоваться четырьмя принципами системы "ПЛОД".
Важно только правильно, честно и обдуманно записать происходящее в протоколе. Не так существенно слово сказанное, как важно слово написанное. На допросе всегда есть время подумать - мгновенной реакции никто не требует. В тех же случаях, когда слишком много спрашивают одно и то же, нетрудно придумать и остроумный ответ. Была бы охота.
В-третьих, следователь готовится к допросу свидетеля. Свидетелю необходимо делать то же самое, но как можно лучше. Не лишнее - расспросить о его манерах того, кого он допрашивал раньше. Хорошо бы обдумать схему предстоящей встречи. Посмотрите внимательно протокол вашего обыска. Почти наверняка вас спросят об изъятом: "От кого получено? С какой целью хранилось?". Что вы ответите на те или иные вопросы? Что напишете в замечаниях к протоколу? И, наконец, чем будете его "раздражать" (в том или ином случае)?
Если допрос неожиданный, например, сразу после обыска, скажите, что вы устали, болит голова. Напишите об этом в протоколе и попросите, чтобы вас вызвали завтра. В конце концов, вы ведь в самом деле так напуганы и так плохо выглядите, что достаточно врачу вас увидеть и он сразу даст бюллетень. Если следователь захочет отобрать или уничтожить черновики ваших записей на допросе, необходимо оформить это протоколом изъятия с понятыми, как полагается. Копию протокола (согласно ст.177 УПК РСФСР) вы возьмете с собой, а черновики приобщат к делу.
В-четвертых, если вы в состоянии доказать, что вас зря вызывали и зря допрашивают, не спешите. Не спешите использовать то, что быстро пришло вам в голову. Наблюдайте события и не торопясь принимайте решение. Заранее принятое решение не должно быть слишком твердым, оно может заранее оказаться плохим. Старайтесь всегда быть объективным, напримеp. "По-вашему получается, - говорит милиционер, - что вас задержали без всякой причины". "Нет, - говорите вы, - так не получается. Коли задержали, значит есть на то причина. Если она мне неизвестна, это еще не означает, что ее нет".
Вероятно, без нужды не стоит показывать следователю свою "просвещенность". Возможно, дилетантство ваше будет стимулировать неосмотрительные действия следователя, а здравый смысл, на который вы станете ссылаться, укрепит его упрямство. Но зато потом, когда он сам возьмет в руки УПК, чтобы доказать что-либо вам, он докажет себе, что не прав. Эффект окажется максимальным при минимальных с вашей стороны усилиях. Разумеется, надо всегда внимательно слушать, стремясь понять, но стремясь не слишком, не с полуслова (главное!).
И еще, кстати, есть нечто, чего современному интеллигенту не хватает постоянно. Даже больше, чем денег. Когда отнимут и унесут навсегда, например, личную рукопись, интеллигент переживает так, будто потерял ребенка. Да уж не потому ли замечено, что судить за неопубликованную рукопись легче, чем за опубликованную? Разумеется, это не строгая истина. Зато безусловно истина, что воля важнее осмотрительности.
Четыре вопроса читателей этой рукописи к автору
Первый вопрос. Следователь спрашивает: "Что вы скажете по поводу изъятой у вас на обыске такой-то брошюры?" Как лучше ответить на этот вопрос?
Ответ автора. Прежде всего нелишне потребовать, чтобы вопрос был записан примерно так: "Вам предъявляется изъятая у вас на обыске такого-то числа отпечатанная на машинке брошюра под таким-то названием, на стольких-то листах, начинающаяся словами такими-то и кончающаяся словами такими-то, что соответствует пункту такому-то протокола обыска от такого-то числа, и так далее". Если у следователя при себе нeт брошюры или нет протокола изъятия, или если в протоколе изъятия указано другое количество страниц, то c ответом на вопрос не следует торопиться. Впрочем, следователя интересует, от кого и с какой целью получена брошюра. Перед ответом важно также понять цель вопроса и внимательно посмотреть саму брошюру. Бывает, что в ее тексте удается найти цитату, которая существенно украсит ответ.
Второй вопрос. На обыске "обнаружены" предметы, которых никогда раньше не было. Что ответить, когда об этом спросят на допросе?
Ответ автора. Думаю, что сами по себе чудесным образом возникшие предметы не способны опорочить честного человека. К чудесам, вероятно, следует относиться, как к чудесам. Разве их мало? Взять, например, почту. На редкость пунктуальное и аккуратное учреждение. Но бывает, что письма, которые я посылаю, не приходят, а вместо них от моего имени приходят письма, которых я никогда не посылал! Чудо!
Хотя есть и другая точка зрения. На обыске у Александра Гинзбурга обнаружили непонятно откуда возникшую иностранную валюту. Интересно, что на суде об этой "находке" не было произнесено ни слова. Отсюда делается простой вывод: высокое начальство не всегда одобряет некрасивые действия слишком ретивых нижних чинов. Так, наверное, и надо написать в протоколе. И, главное, по возможности, не следует бояться. Если мы будем бояться, мы не сумеем презирать. Одно слишком большое чувство помешает другому.
Третий вопрос. Следователь сообщил про некоторые показания обвиняемого. Затем он спросил, подтверждаю ли я эти показания. Я ответил, что нет, не подтверждаю, так как никакие показания обвиняемого мне неизвестны. Прав ли я?
Ответ автора. Пожалуй, прав. Вопрос следователя должен формулироваться примерно так: "Вам предъявлены показания обвиняемого такого-то, данные им на предварительном следствии такого-то числа. Далее двоеточие, кавычки и текст показаний". Если следователь почему-то не предъявляет протокола показаний обвиняемого, это странно. Если он предъявляет протокол, то надо внимательно его посмотреть и дать ответ по существу. Хотя важно, что именно следователь просит вас подтвердить. Допустим, факт встречи двух лиц в вашем присутствии. Разве не странно, что одно из двух лиц сочло необходимым рассказать об этой встрече следователю? Факт встречи - дело обычное. Факт рассказа - необычное дело. Это необходимо объяснить следователю и, наверное, как-то записать в протокол.
Четвертый вопрос. Непонятно ваше требование говорить всегда правду. Неужели не было случая, когда вы в критической ситуации не сказали бы следователю ложь?
Ответ автора. Ложь я никогда не говорил, потому что не хотел. Да и не было необходимости лгать. Но если строго смотреть, то, наверное, правду я тоже не говорил. Правду я искал. Я всегда ее ищу. А поскольку может оказаться, что этот мой ответ вас не устроит, я готов передать чужие слова по этому поводу:
"Господин следователь, - сказал один человек в критической ситуации, - я, наверное, сделал бы то, о чем вы настойчиво просите, но в кругу моих товарищей это считается подлостью".
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Пожалуйста, указывайте свое имя (уж какое укажете).