Михаил Горбачёв в тюрьме McRae

серия Русские сидят: тюрьмы Америки 

тюрьма McRae, Джорджия (карцер)
4728-й день заключения

автор: Роман Вега

Михаил Горбачев попал в тюрьму McRae за наркотики. Хотя по его версии прокуратура наркотики простила, а посадили лишь за то, что пробрался в Штаты нелегально.

О том, что с нами сидит Горбачев, я узнал когда расписывался в ведомости посещающих класс по садоводству: в следующей после моих имени-фамилии стояло:

Mikhail Gorbachev з/к # 06866-104 

«Не может быть» – сказал я себе, закрыл глаза, опять открыл, но строчка никуда не делась.

«104» в конце номера з/к – это Маями, то есть оформляли его в тюрьме FDC Miami, причем недавно – номер свежий. А на днях за столом ребята – Миша из Грузии и Захар из Латвии (оба жившие во Флориде – в Ки Вэст и в Палм Бич, соответственно) – как раз обсуждали слухи, что вроде как Михаил Горбачев купил дом в Маями. А с учетом того, что кто только ни встречался мне по здешним тюрьмам, и того беспредела с арестами по всему миру, что в последнее десятилетие творят Штаты – все возможно.

В классе с два десятка человек, в основном все знакомы, хотя новенькие время от времени попадаются. Вроде все здесь. По лицам пробежался – не-а, нет Михаила Сергеевича. Да и любых других русских лиц нету – если это просто тезка заехал. Обычный для тюрьмы McRae контингент: мексиканцы, колумбийцы, гондурасец, да горсть разномастных негров с Кариб. Наших среди них явно не видать. Может вышел?

– Фернандо, а что, новый русский нарисовался? – преподает нам садоводчество наш же брат-з/к , сингалезец из Шри Ланки.
– Нет, не было, а что?
– Да вот смотри: новенький Михаил Горбачев в списках.
– Хм… Точно… – удивился Фернандо.
– А ну-ка, амиги, ша! – заглушил я галдящий контингент. 
– Кто видел нового русского – Михаила Горбачева? 

Мотают головами, никто не видел. Но сияющий белозубой улыбкой хрестоматийного вида негр, из новеньких, руку тянет:

– Это я! 
– Что «ты»?
– Я – Михаил Горбачев.
– Да? Братан, ты себя в зеркало видел? Какой ты Горбачев?
–  Да я это, я… –  протягивает «ай-ди» - тюремное удостоверение, – Вот посмотри… так мама назвала…
– Ни фига себе… Точно… Господи, что она курила, твоя мама? Откуда ты, Миша?
– С Ямайки… 
– А, ну тогда не удивительно, вы ж там без косяка ни шагу… И все-таки расскажи – как же случилось это радостное для Ямайки событие? Отчего у мамы такая любовь к Михаилу Горбачеву, что в сыне увековечила? Может родители твои – ямайские коммунисты? Или там – троцкисты? 
– Нет… Они растафарианцы… 
– Ну, одно другому не помеха. Может знаешь – был у вас на Ямайке такой поэт Мак-Кей, состоял в Коминтерне? Не знаешь… Ну, ладно… А может твои родители в Советском Союзе бывали, как Мак-Кей? 
– Нет, ни разу с Ямайки ни ногой никуда… 
– Хм… Может какие русские знакомые? 
– Нет, никаких русских там у нас на Ямайке. 
– Так отчего же тебя назвали-то так, расскажи.

И Миша рассказал.

У его родителей – ямайских негров – фамилия «Вильямс», так что по метрике полностью его зовут «Михаил Горбачев Вильямс», но ему самому нравится быть просто Мишей Горбачевым. Это же нравится и его подругам в США, среди которых (ужас какой!) есть и русские девочки, которые зовут его «Мишка».

Жил Мишка во Флориде, в Форт Лаудердейле, пробравшись туда с Ямайки без документов. Ему 26 лет и в год его рождения – 1989-й – будущая Мишина мама, покуривая травку, любила смотреть новости по телевизору. В новостях же в то время, конечно, постоянно присутствовал Михаил Сергеевич с перестройкой. Отсюда и имя сыну.

– Но почему? Из каких таких соображений? – пытаюсь я понять побуждения загадочной ямайской души. 
– Она говорила, что Михаил Горбачев сперва был плохим, комми, а потом стал хорошим. Потому. 
– Господи, помилуй… Не понимаю. Ну, да ладно, не бери в голову, Миша. Очень здорово, что стал ты Михаилом Горбачевым, а то ж, представляешь, если бы мама тогда еще основательнее курнула, то мог бы сейчас щеголять с именем «Перестройка» или даже «Ясир Арафат». Пришлось бы арабский изучать. С русским-то как у тебя? Учишь? Чтоб имени соответствовать?
– Ага, учу. Но пока еще не знаю почти ничего. Но у меня сейчас подруга русская, из Атланты! – Молодец какой… Пойдем с тобой в выходные сфотографируемся, будь готов. 

Успели мы увековечить крымско-ямайскую дружбу вечером 6-го декабря 2015-го, за 4 часа до моей посадки в штрафной изолятор. А получившуюся фотографию передали мне с зоны недавно.

По разным тюрьмам по-разному обстоят дела с возможностью официально сфотографироваться. Обычно по субботам-воскресеньям и по праздникам фотограф (из з/к) под присмотром вертухая тусуется в назначенном тюрьмой месте в определенное время, и все желающие туда подтягиваются. Нужно заранее запастись квиточками в ларьке (одна фото - $1), но почти всегда можно договориться с фотографом и без них – за рыбу (в тюрьмах Нью Йорка и Калифорнии) или за марки (в McRae). Готовые фотографии приносят через две-три недели, после просмотра их спецотделом тюрьмы.

В тюрьме MDC Brooklyn в Нью Йорке фотографировали раз в год – под ихнее Рождество, редко – два раза. И если в назначенный для фотографирования день тебя, допустим, возили в суд, то все – в этом году с фотографией ты пролетел. Там же, по правилам, фотографироваться разрешалось только в униформе или сером спортивном костюме, футболка – обязательна, стоя или сидя у стены на прогулочном дворике, и только самому. Со стеной, впрочем, был выбор: на фоне голой стены, или же на фоне стены с нарисованной эмблемой Федерального Бюро Тюрем.

В тюрьме же FCI Lompoc в Калифорнии был просто какой-то фотографический заповедник: можно было фотографироваться и одному, и вдвоем, и хоть всей тюрьмой. Видел, как по 20 человек снимались. Смотрел спецотдел сквозь пальцы и на снятие футболки (любителей демонстрировать татуировки хватало), и на то, что в кадр попадала территория зоны, так как снимали на улице, хоть и в специально отведенном месте, на травке. Даже стоя на голове, в «лотосе» как-то сфотографировался, разрешили.

В некоторых тюрьмах Калифорнии, Невады, Джорджии по закону, теоретически, должны фотографировать, но на практике тюрьма не заморачивается: так в тюрьме Glenn Dyer county jail в Оклэнде за почти год отсидки даже слухов о возможности сфотографироваться не было.

В тюрьме McRae своя свадьба: футболки снимать нельзя, обязательно в униформе, сером костюме или в серых шортах, и хотя фотографируют на улице исключительно на фоне голой стены, но разрешены фотографии вдвоем. Но не больше.

А фотографию Михаилу Горбачеву я обязательно передам, как только выйду из карцера. Если после отсидки оставят меня в этой же тюрьме, а не бросят на этап. И если Мишу к моему выходу на зону не депортируют обратно на Ямайку. К маме. На доработку. А то оказалось, что Миша имеет весьма смутное представление не только о своем тезке, но и об истории и географии в целом.

И этой смутностью сознания напоминает мне уже упоминавшегося выше своего земляка Мак-Кея, знакомство с которым так прелестно описал в воспоминаниях Николай Чуковский :

"За свою жизнь я немало видел негров, но это был самый черный негр из всех. Ночью на плохо освещенной улице казалось, будто у него нет лица, лицо его сливалось с темнотой. Я обязан был приходить к нему в двенадцать часов дня. Он просыпался очень поздно, и я всякий раз заставал его в постели. Встретив меня радостным восклицанием, он высовывал из-под одеяла черную голую руку и шарил ею под кроватью. Там у него всегда стояла бутылка с коньяком; он выпивал стаканчик и, несмотря на все мое сопротивление, заставлял выпить и меня. С этого начинался наш трудовой день.

Claude McKay (1889—1948)

Он любил мне рассказывать свою жизнь. Родился он в Вест-Индии, на острове Ямайке. Я как-то спросил его, откуда у него шотландская фамилия. Он объяснил мне, что его предок был рабом какого-то шотландского выходца Мак-Кея, а все негры-рабы носили фамилии своих хозяев. Рабы на Ямайке были освобождены тогда, когда свекловичный сахар одержал на европейских рынках окончательную победу над сахаром из сахарного тростника. Ямайские плантаторы вернулись в Англию, бросив на произвол судьбы и свои обесцененные плантации, и своих рабов. В деревне, где рос Мак-Кей, белые люди появлялись так редко, что мальчишкой он способен был часами разглядывать белого человека как чудо. В их деревенской церкви даже Богородица на картине была черная. Работу на, Ямайке достать было невозможно, и, когда Мак-Кею исполнилось восемнадцать лет, он перебрался в Соединенные Штаты.

Он, конечно, вступил в Коммунистическую партию Америки только оттого, что одна лишь эта партия действительно последовательно боролась за равноправие негров. Никаких других причин у него не было. Не думаю, что американские коммунисты поступили правильно, послав его делегатом на конгресс Коминтерна. О конгрессе этом он ничего не умел мне связно рассказать и очень мало им интересовался. Однако для того, чтобы прибыть на конгресс в Москву, он потратил огромные усилия и преодолел множество препятствий. В Нью-Йорке он нанялся кочегаром на пароход, идущий в Европу, и пять недель проработал у жарких топок, пока пароход, переходя из порта в порт, не добрался наконец до Гамбурга. Гамбургские рабочие-коммунисты переправили Мак-Кея в Советскую Россию.

Мне никогда еще не приходилось встречаться с членами конгрессов Коминтерна, и, естественно, я, видя отличное отношение Мак-Кея ко мне (а он со мной был исключительно дружелюбен и добр), стал задавать ему вопросы и о минувшем конгрессе, и о деятельности американской компартии, и о международном положении. Представьте, как я был удивлен, обнаружив, что обо всем этом он знал гораздо меньше, чем я. Он не имел ни малейшего представления о марксизме. Пораженный, я стал толковать ему о классовом устройстве общества, о международной рабочей солидарности, об интернационализме. Но он слушал меня невнимательно и без всякого интереса. Для марксизма он казался совершенно непромокаем. Его симпатии к нашей стране строились на двух обстоятельствах: во-первых, здесь хорошо относились к неграм и, во-вторых, в жилах нашего национального поэта Пушкина текла негритянская кровь. Он покупал портреты Пушкина, внимательно разглядывал их и утверждал, что по пушкинскому облику он может безошибочно определить, какой процент негритянской крови тек в пушкинских жилах. Из западноевропейских писателей он больше всего ценил Александра Дюма, мать которого была мулаткой.

Вскоре Мак-Кей уехал в Москву и в Ленинград уже не вернулся. Он навсегда покинул Советскую Россию, и я его больше не видел. По пути в Америку он посетил Лондон, где тогда проходил Всемирный негритянский конгресс, и он выступил на этом конгрессе. Из наших газет я узнал, что конгресс этот был буржуазный, глубоко лояльный, что ему покровительствовало британское правительство и что созван он был для того, чтобы помешать распространению среди негров коммунистических идей. И выступление Мак-Кея, вероятно, попало там в общий тон, потому что из Лондона прислал он мне письмо, в котором восхищался этим конгрессом.

Письмо его начиналось словами Dear Colar так, по его мнению, следовало писать мое имя Коля по-английски. Это было ласковое, приветливое письмецо в каждой фразе чувствовалось, что пишет человек добрый и веселый. Потом, несколько месяцев спустя, прислал он мне из Америки журнал, который начал там редактировать. Журнал назывался Крайзис и был похож на все прочие американские еженедельники с голой девушкой на обложке, с советами, как следует вести себя в светском обществе. С объявлениями зубных врачей. Только девушка на обложке была черная, и на иллюстрациях к светским советам черные кавалеры ухаживали за черными дамами и черные зубные врачи рвали зубы у черных пациентов. А в передовой статье доказывалось, что Александр Пушкин был великий негритянский поэт, а Александр Дюма великий негритянский романист."

_____

Подготовка материала к публикации: Юлия Крестина (Беларусь) и Сергей Лысаков R7КМА (Симферополь). 

Помощь с материалами: Китагава Утамаро (Кейптаун), Михаил Харебов (Тбилиси), Эдо Оганесян (Лос Анжелес). Спасибо!

- - -

Статья опубликована в рамках серии "Русские сидят"  ("русские" - в смысле языка), освещающей опыт тех, кто находился или находится в заключении по тюрьмам стран мира. Вам есть что рассказать? Дайте знать.